Он ужинает перед телевизором, переключая каналы и ограничившись одним пивом: бесплатный бонус из тайского ресторана. Но есть что-то очень грустное в том, чтобы ужинать одному, ссутулившись на диване в пока еще чужой квартире, и впервые за весь день его одолевают отчаяние и одиночество. В последнее время боль утраты превратилась для него в хождение по замерзшей реке: по большей части он чувствует себя в безопасности, но всегда есть опасность провалиться под лед. И вот сейчас он чувствует, как лед трескается под ногами, и это чувство захватывает его так сильно и внушает такой страх, что Декстер вынужден встать, закрыть лицо руками и перевести дыхание. Он медленно выдыхает сквозь пальцы, быстро проходит в кухню, бросает грязную посуду в раковину и ищет телефон.

— Все в порядке? — обеспокоенно спрашивает Мэдди.

— Просто легкий приступ паники.

— Ты точно не хочешь, чтобы я приехала?

— Теперь все в порядке.

— Могу взять такси. Буду уже через…

— Нет, не надо. Я хочу побыть один. — Он понимает, что один лишь звук голоса Мэдди способен его успокоить, снова говорит, что все в порядке, и желает ей спокойной ночи. Убедившись, что сегодня ему уже никто не позвонит, выключает телефон, опускает жалюзи, идет наверх и готовится начать.

Комната для гостей пуста, не считая матраса, открытого чемодана и семи или восьми картонных коробок, на двух из которых толстым черным маркером собственной рукой Эммы сделаны надписи «Эмма 1» и «Эмма 2». Это последние вещи Эммы из его квартиры — ее тетрадки, письма и конверты с фотографиями. Он несет коробки в гостиную и проводит остаток вечера, разбирая их, отделяя ненужные бумаги — старые банковские выписки, чеки, меню из ресторанов, отправляющиеся в мусор, — от вещей, которые нужно отослать родителям Эммы и которые он хотел бы оставить себе.

Это занятие занимает время, но он действует совершенно спокойно, прагматично, прерываясь лишь иногда — когда находит что-то, вызывающее воспоминания. Он не читает ее дневники и тетради с детскими стишками и пьесами. Это кажется ему неправильным — он так и видит Эмму, которая морщится, стоя у него за спиной, и пытается выхватить дневники у него из рук. Его внимание привлекают лишь письма и фотографии.

Они уложены таким образом, что он разбирает их в обратном хронологическом порядке, снимая слой за слоем; все начинается с тех лет, когда они уже жили вместе, затем фотографии возвращают его в 1990-е, и, наконец, добравшись до дна второй коробки, он оказывается в 1980-х. Сначала идут наброски обложек для серии книг о Джули Крисколл, переписка Эммы с ее редактором, Маршей, вырезки из газет. Дальше он обнаруживает открытки и фотографии из Парижа, в том числе портрет знаменитого Жана-Пьера Дюсолье — смуглого и весьма привлекательного парня, которому так не повезло. И вдруг в конверте с билетиками на метро, меню доставки и контрактом аренды на французском языке он находит фотографию, которую считал уничтоженной, и это настолько неожиданно и вызывает у него такой прилив чувств, что он едва не роняет ее на пол.

Это поляроидный снимок, сделанный в Париже тем летом. Эмма лежит обнаженной на кровати, скрестив щиколотки и вальяжно вытянув руки над головой. Он сделал эту фотографию после того, как однажды вечером они напились, занимались любовью и смотрели «Титаник» на французском по ее черно-белому телевизору. И хотя он считал этот снимок очень красивым, она отняла его и настояла на том, что он должен быть уничтожен. Декстеру приятно сознавать, что Эмма сохранила этот снимок втайне от него — значит, ей действительно нравилась эта фотография, хоть Эмма и не подавала виду. Но при взгляде на нее реальность ее смерти снова бьет в лицо, и он замирает, чтобы перевести дыхание. Кладет снимок обратно в конверт и минуту сидит молча, собираясь с силами, — лед снова трещит под ногами.

Декстер продолжает. Конец 1990-х знаменуют собой многочисленные открытки с сообщениями о рождении детей, свадебные приглашения и расписания, гигантская прощальная открытка от сотрудников и учеников средней школы Кромвелл-роу. В том же конверте лежит пачка писем от какого-то Фила, в которых столько отчаяния и сексуальных подробностей, что Декстер поспешно складывает их и засовывает обратно в конверт. Дальше идут флайеры с комических спектаклей Иэна и скучные документы от ее адвокатов по поводу покупки квартиры. Декстер находит стопку открыток с глупыми надписями: «В Амстердаме круто», «Дублин рулит»; эти открытки он присылал ей из путешествий в начале 1990-х. Он вспоминает ее письма, которые получал в ответ: чудесные пухлые конверты из голубой бумаги; иногда он перечитывает эти письма, и ему становится стыдно за двадцатилетнего себя, который мог написать: «Похоже, в Венеции было наводнение!!!» Еще ниже лежат: копия программки спектакля с надписью: «„Жестокий груз“ — пьеса для молодежи, Эмма Морли и Гари Чидл»; ее старые сочинения, курсовые на тему «Женщины в творчестве Джона Данна» и «Элиот и фашизм»; целая стопка репродукций картин разных художников с крошечными дырочками от кнопок — когда-то эти репродукции висели на стенах студенческих общежитий. В картонном футляре цилиндрической формы Декстер находит плотно свернутый в трубку диплом Эммы об окончании университета — никто не доставал его уже двадцать лет. Он смотрит на дату: 14 июля 1988 года. Вчера исполнилось девятнадцать.

В рваном бумажном конверте с логотипом эдинбургской фотостудии лежат фотографии с выпускного вечера; он просматривает их, не чувствуя особой тоски по прошлому. Поскольку фотографировала Эмма, ее почти нет на снимках, а другие лица он уже забыл: в то время она общалась с незнакомыми ему людьми. Он смотрит на Тилли Киллик и понимает, что та раздражает его даже на фото, сделанном девятнадцать лет назад, а фото тощего и самодовольного Кэллума О'Нила рвет на две части и запихивает на самое дно мусорного пакета.

Но в какой-то момент она, видимо, все же передала камеру Тилли, потому что среди снимков есть и несколько фотографий самой Эммы: она в мантии и академической шапочке, делает притворно-героическое лицо, сдвинув очки на кончик носа, как библиотекарь. Декстер улыбается, потом видит собственное старое фото и стонет: ему и стыдно, и смешно.

На фото у него абсурдное выражение лица, как у мужчины-модели: он втянул щеки и надул губы, — а Эмма обнимает его одной рукой за шею, приблизив его лицо к своему лицу; она округлила глаза и прижала ладонь к щеке — будто увидела знаменитость. После того как был сделан этот снимок, они пошли на выпускное чаепитие, потом в паб и на вечеринку к кому-то домой. Он уже не помнит к кому именно; помнит лишь, что дом был полон людей и они практически его уничтожили; потом толпа празднующих высыпала на улицу и в сад. А они нашли местечко на диване в гостиной и просидели там весь вечер. Там он и поцеловал ее впервые. Он снова разглядывает фото с выпускной церемонии: Эмма в очках в толстой черной оправе, у нее плохо прокрашенные рыжие волосы, плохая стрижка, лицо чуть полнее, чем в последние годы. Она широко улыбается, прижавшись к нему щекой. Он откладывает фотографию в сторону и берет другую.

Она сделана на следующее утро. Они сидят на вершине горы: Эмма в джинсах «Левайс-501», стянутых ремнем на талии, и черных кроссовках; а он чуть поодаль, в той же белой рубашке и том же черном костюме, в котором был на выпускном.

К их разочарованию, на вершине Трона Артура было полно туристов и других выпускников, бледных и дрожащих после вчерашнего празднования. Декс и Эм смущенно помахали нескольким знакомым, но старались держаться в стороне, чтобы не поползли слухи, хоть теперь было и слишком поздно.

Они бесцельно побродили по ступенчатому плато цвета ржавчины, обозревая окрестности с разных углов. Встав у каменной колонны на самой вершине, сказали то, что и полагается в данной ситуации: ну надо же, как высоко мы забрались; смотри-ка, отсюда видно мой дом. Колонна была вся покрыта надписями: «Здесь был Д. Г.», «Шотландия навсегда», «Тэтчер, вон!»